Комната выглядела эклектично: на стены кое-как были налеплены весёленькие, но совершенно безвкусные обои новейшего российского производства, которые частично прикрывал ужасающий советский ковёр с псевдо-восточным рисунком – а под ним, взирая с укором на китайские напольные часы, стоял дряхлый аристократический диван, ровесник последнего русского императора. Однако ни один элемент не представлялся настолько чужеродным здесь, как ноутбук. Он самодовольно светился белым экраном, и свет переливался на блестящих пластиковых боках, как на бортах межконтинентальной баллистической ракеты – недобрый блеск пустого и холодного будущего. Удивительно, до чего же неуместные подарки иногда дарят сыновья – пусть даже из лучших побуждений. Сергей Александрович со злостью захлопнул ноутбук.
Тихое перестукивание за спиной смолкло, и через секунду высокий сухой голос, острый и ломкий, как спица – голос, который в иные минуты мог вызвать приступ неконтролируемой ярости – резко произнёс:
– Что?
– Месяц, может, полтора – не оглядываясь, ответил Сергей Александрович.
– Он как?
– Надеется на две недели – чтоб мы успели приехать.
– Что значит – надеется? – голос за спиной зазвучал тихо и с хриплыми искажениями, как дурно отстроенный приёмник, – как так – надеется? Разве можно на такое надеяться? Скажи ему, я никуда не поеду. Вернее, скажи ему – я не поеду прощаться.
Сергею Александровичу захотелось вжаться в кресло поглубже. Он слишком хорошо знал, что хриплые искажения предшествуют высокочастотному визгу, а сегодня у него не было никакого настроения отлаживать на ладан дышащий агрегат модели «Светлана». Он с непонятной надеждой посмотрел на ноутбук. Между неплотно прилегающими друг к другу крышкой и днищем образовалась узкая щель. Она почему-то напомнила Сергею Александровичу улыбку Чеширского кота.
– Света…
Сзади раздался возмущённый треск – видимо, вязание полетело в стену.
– Что – Света?! – заверещал голос оглушительно, но даже на такой громкости в нём чётко слышались негодующие, как у политкомментаторов, интонации. – Я уже сорок пять лет Света, и двадцать пять из них ты талдычишь, что он – боец! Что он – не сдаётся! А тут… Ведь это же не мозг! Не сердце! На две недели он надеется! Даже не желудок – горло! Это лечится! Бывают ремиссии!
Сергей Александрович рассмеялся. Глупости, которые выкрикивала жена, вызвали в нём совершенно нелепое сейчас чувство – симпатию, похожую на послевкусие прежней привязанности. Он с нежностью погладил лукаво улыбающийся ноутбук и обернулся. Светлана смотрела на него с ужасом: чего-чего, а смеха она явно не ожидала.
– Ты всё правильно помнишь, – мягко произнёс Сергей Александрович, – я говорил – боец, и сейчас от слов не отказываюсь. Саня – вообще удивительный парень. Из того типа людей, у которых в лексиконе нет… как бы сказать… негативных определений.
Он поморщился и с минуту помолчал. Светлана не нарушала тишины, а её лицо очеловечилось постепенно приходящим пониманием.
– Так вот – эти люди пишут родителям – у меня всё хорошо. Или очень хорошо. В редких случаях – не очень хорошо, но скоро будет здорово. Однако однажды наступает день, когда этих выражений не хватает. Они не могут описать ужаса, отчаяния, одиночества. Они звучат глупо и пошло, если пытаются преодолеть безысходность.
Сергей Александрович робко улыбнулся жене и закончил:
– И тогда даже оптимисты пишут: плохо.
Тихое перестукивание за спиной смолкло, и через секунду высокий сухой голос, острый и ломкий, как спица – голос, который в иные минуты мог вызвать приступ неконтролируемой ярости – резко произнёс:
– Что?
– Месяц, может, полтора – не оглядываясь, ответил Сергей Александрович.
– Он как?
– Надеется на две недели – чтоб мы успели приехать.
– Что значит – надеется? – голос за спиной зазвучал тихо и с хриплыми искажениями, как дурно отстроенный приёмник, – как так – надеется? Разве можно на такое надеяться? Скажи ему, я никуда не поеду. Вернее, скажи ему – я не поеду прощаться.
Сергею Александровичу захотелось вжаться в кресло поглубже. Он слишком хорошо знал, что хриплые искажения предшествуют высокочастотному визгу, а сегодня у него не было никакого настроения отлаживать на ладан дышащий агрегат модели «Светлана». Он с непонятной надеждой посмотрел на ноутбук. Между неплотно прилегающими друг к другу крышкой и днищем образовалась узкая щель. Она почему-то напомнила Сергею Александровичу улыбку Чеширского кота.
– Света…
Сзади раздался возмущённый треск – видимо, вязание полетело в стену.
– Что – Света?! – заверещал голос оглушительно, но даже на такой громкости в нём чётко слышались негодующие, как у политкомментаторов, интонации. – Я уже сорок пять лет Света, и двадцать пять из них ты талдычишь, что он – боец! Что он – не сдаётся! А тут… Ведь это же не мозг! Не сердце! На две недели он надеется! Даже не желудок – горло! Это лечится! Бывают ремиссии!
Сергей Александрович рассмеялся. Глупости, которые выкрикивала жена, вызвали в нём совершенно нелепое сейчас чувство – симпатию, похожую на послевкусие прежней привязанности. Он с нежностью погладил лукаво улыбающийся ноутбук и обернулся. Светлана смотрела на него с ужасом: чего-чего, а смеха она явно не ожидала.
– Ты всё правильно помнишь, – мягко произнёс Сергей Александрович, – я говорил – боец, и сейчас от слов не отказываюсь. Саня – вообще удивительный парень. Из того типа людей, у которых в лексиконе нет… как бы сказать… негативных определений.
Он поморщился и с минуту помолчал. Светлана не нарушала тишины, а её лицо очеловечилось постепенно приходящим пониманием.
– Так вот – эти люди пишут родителям – у меня всё хорошо. Или очень хорошо. В редких случаях – не очень хорошо, но скоро будет здорово. Однако однажды наступает день, когда этих выражений не хватает. Они не могут описать ужаса, отчаяния, одиночества. Они звучат глупо и пошло, если пытаются преодолеть безысходность.
Сергей Александрович робко улыбнулся жене и закончил:
– И тогда даже оптимисты пишут: плохо.
