А1/
«…множество переливающихся кругов; выбирай из них оранжевый и ухвати его сосредоточенной мыслью, и удерживай, покуда не остается он только…»
– Выбрасывают хлам. Же.
– О-ран-же.
– Porquas pas?
– Но Гераклит, грозя пальцем: ха-ха-ха!
– Ха-ха-ха!
– Ха-ха.
– Брось. Никто не помнит завтрака, что говорить о слиянии.
– Хорошо. Готовящиеся фаланги.
– Осторожней вознесение. Мы не обладатели релятивизма.
– Схоронил.
– Пора погрызть песок. Проваливай их!
– Отрываю!
Сначала тьмы не было – сквозь пальцы прорывался дневной свет. Даже когда пальцы прикрыли глаза, ощущалось слабое присутствие солнца. Первый круг цветом походил на ядовитую тропическую зелень, а размером не вышел. Зато следующие круги получались один другого больше; от них исходило желание поглотить всё, до чего они дотянутся. Особенно страшным выглядел жадный кроваво-красный круг, который вырос настолько огромен, что даже не умещался в псевдопространстве. После того, как он растаял, круги стали бледнеть, слабеть, терять аппетит. Это несколько разочаровывало, ведь искомый до сих пор не явился. И как раз в тот момент, когда разочарование достигло предела, из недр тьмы выплыл небольшой, но очень яркий круг оранжевого цвета. Ничего не стоило ухватить его и остановить.
Было ли? И было, и не было.
«…прочти медленно и внимательно какую-нибудь злопись, например, 29 катрен о. Заккарии…»
– Не было на свете никакого.Ох, злопись, злопись…
– В 69 году в Беверли-хиллз эмпирическим методом, что могут и тексты monsieur Джона Леннона.
– Да блядь. А ну ж?
Youcan'tseeCaliforniawithoutMarlonBrando'seyes
Youcan'tseeCaliforniawithoutMarlonBrando'seyes
You
can't
see
Ca
li
for
nia
with
out
Mar
lon
Bran
do's
eyes
– Ха-ха-ха!
– Ха-ха.
Слова падали в тьму. Она лениво и вязко колыхалась, но организовываться не желала. Не напутал ли чего Заккария, когда рассказывал о путешествии братьям? Как знать. Может, и не напутал. А может, у него был бред. Или: никогда на свете не жил человек по имени Заккария Зальцберг, не путешествовал, не страдал, не давал указаний, не умирал. Если так, то всё совсем худо.
Неожиданно внутри тьмы возник угол. Нет, его не было видно, его появление просто угадывалось. Тьма муторно взвыла и попыталась растворить угол, но тот не сдавался, рос, креп, выпускал новые лучи и плодил различные геометрические фигуры. Треугольник заставил пространство зарычать. После оформления квадрата в рыке послышались жалобные нотки. Стоило же построиться шестиугольнику, как тьма лопнула с лёгким хлопком, и стало ясно, что её больше нет. Было по-прежнему черным-черно, но за чернотой стояла структура.
Как же верить? И обычно, и по-иному.
«…ущипни себя за причинное место, так, чтоб от боли звёзды в небе увидеть…»
– Правда о коммерческой редьке: тверда, солона, башковита.
– Молчаливо пишет.
– Настигла хаотично диффамация испуга?
– Руби котов, извлекай сахарин!
– Куксишься. Мысли – сохранимся тут до среды.
– Заебал. Дрын!
– Ай…
– …с-с-с.
– Укроп цветёт ярко, хоть, может, и не так ярко, как lilium auratum.
– Яблоко грехопадения – это лимон.
– Ха-ха!
– Ха.
– Кофе? Массаж?
– Не стоит чистить обувь осьминогу.
– Неприлично слизывать ваксу хризантем.
– Не дискуссионно.
– Не потому ли кофе всегда пахнет абсентом?
– Стоп! Щелка звучит!
– Нежные цвета постапокалипсиса-а-а…
Когда угасли невыносимо яркие апокалиптические блики, появился мир, и был он сер. Вернее, не так. Мир пока ещё не угадывался в огромной пористой конструкции, похожей на губку подберёзовика. Однако, неизменной картина оставалась лишь краткое время. То там, то здесь стали появляться кусочки цвета, смахивающие на конфетти. Их становилось всё больше. Помня о тьме, можно было ожидать от конструкции неприязненной реакции на изменения, но та как будто не возражала, оставаясь безучастной, холодной, мёртвой.
А потом без всякого перехода всё вернулось на свои места. Сзади гудел баритон. Впереди завлекала блондинка. Слева бесновались бабочки. Справа сидела девушка. И левретка.
Зачем же искать?..
Внезапно краешек неба немного отогнулся, отошёл, как, бывает, отходят обои. И ничего не стоило этот краешек оторвать. Попробуй?
B/
…буй б уйб у й буй буй буй буйбу йбу йбу й буй бу йб уйбу йбу йбу йбу йбуй бу йбуйб уйбу йбуй буйб уйбу йбу йбуй буйб уйбу йбу йбуйб уйбу йбуй буй буй буй буйбуй буйб уйбу йб уй буйб уйбу йбуй буй буй буйб уйбу йбуйб уйбу йбу йбуй буйб уйбу йбу йбуй буйб уйбу йбуй буй бу йбуй буй буйб уйбу йбу йбуй буйб уйбуй буйб уйб уйбу йбу йб уйбу йбуй буй бу йб у й бу йбу йб уйб уйб уйб уйб уйбуйб уйбу йбуй бу йбу йбу йб уй буй буй буй бу йбу йбу йбу йб уйб уй буй буй бу й бу йб уйб у йб у йб у йб уйб уй…
Много на свете женщин, и все они скучны, самые же скучные – лолиты. Живут недолго, плоти своей не зная, леность свою лелея. Ни одна не хочет цвести ромашкой, расцветать розой, каждая мнит себя золотистой лилией. Их(ich) вкус горек, их(ich) звук пронзителен, их(ich) мир лилов.
Ты родилась далеко от этих мест, поэтому старожилам казалась поначалу диковатой и в то же время очень забавной. Им было не понять, как в девушке может возникнуть такая привязанность к солнцу, ветру, воде; исподволь они посмеивались, когда замечали твоё блаженное лицо, устремлённое навстречу суховею, или жёстким лучам солнца, или холодному безразличному октябрьскому дождю. Потом парни наконец-то поняли, что ты красива, и начали подкатывать с предложениями, надеясь, что всё пройдёт легко – ведь они считали тебя дурочкой. Но ты умела отказать одним словом или даже взглядом, причём так, что очередной сластолюбец тихо отходил, чувствуя себя униженным и вместе с тем каким-то жутко одухотворённым, будто после прикосновения Бога.
Вскоре ты превратила этих грубых ухажёров в робких поклонников. Они вожделели
(какое оскорбление)
тебя, жаждали увидеть хоть один твой взгляд, поймать одну улыбку, но боялись приблизиться.
Парни постоянно шлялись за тобой по пятам. А ты даже не пыталась скрыться, будто ни капли не сомневалась, что тебе ничего не грозит. Поэтому однажды
(страшней греха на свете нет)
они увидели наяву то, что тысячи раз видели во сне – твоё обнажённое тело.
Как-то вечером ты долго бродила по лесу и случайно вышла к озеру. Оно настолько заворожило тебя, что ты остановилась и долго-долго любовалась им. Парни, наблюдающие за тобой, затаили дыхание. И ты не разочаровала. Налюбовавшись,
(что-то выверено сластолюбивое)
ты легко скинула платье, чуть постояла на берегу обнажённая, а потом не спеша вошла в воду.
Поклонники замерли на месте, и ничего от них не было слышно, кроме натужного дыхания. Через некоторое время один медленно, как лунатик, разделся и, неловко прикрываясь, подошёл к воде. Ты
(похоже на то, наверно)
обернулась и спросила:
– Как тебя зовут, смельчак?
– Исаил, – прошептал, зябко содрогаясь, тот.
– Почему не входишь?
– Х-х-холодно…
– А почему прикрываешься?
– Мне с-с-стыдно…
– Стыдишься своего естества?
Исаил не отвечал. Ты долго сжигала его взглядом, после рассмеялась, дунула на воду, и парень превратился в девушку.
Настоящая женщина хоть раз в жизни слышит в свой адрес “beyatch” или “perra”. На этом законе целое искусство, такие посвящения найдутся у поэтов, такой текст читал каждый рэпер. Женщине не стоит плакать, ведь говорится со злости, потому – неправда, просто размахнуться, и как следует в репу! Сказавшему же стоит благодарить Господа Бога, что не XVI век, и его не насадят на рапиру.
Ты прожила в Городе всю жизнь, но не от любви к нему, а оттого, что пригороды ты ненавидела ещё больше. Город может создать для человека иллюзию необходимости жить; деревня не принимает того, кто там не рос, и всячески показывает бесполезность незваного гостя. Изредка тебя радовал вечерний вид из окна: свет фонарей делает Город не таким бездушным. Но это всего лишь иллюзия.
В тот год ты выходила из дому всё реже, настолько тебе стали невыносимы люди. Ты избегала общественных мест, исключая только маленькое кафе на девять столиков, куда ты ходила обедать.
Как-то раз, когда ты уже покончила с едой и нехотя попивала кофе, в зал зашёл симпатичный молодой человек. Он заказал виски, заметался, расплачиваясь, и уронил очки. В сущности, тебе было наплевать, но на лице парня отражалась такая беспомощность и такое
(двойное! как проникновение!)
отчаяние, что ты встала, собрала с пола останки очков и протянула ему.
Ничего не оставалось, как пригласить его за свой столик, ведь та кафешка в час обеда забита под завязку. Сначала беседа не клеилась, но потом парень хватил виски и принялся очень забавно и интересно рассказывать о себе. Незаметно возник диалог, становившийся с каждой минутой всё более оживлённым и откровенным, и в какой-то момент тебе показалось, что этот нежданный vis-a-vis – самый
(друзей не видеть много лет)
близкий для тебя человек на свете.
Потом разговор ослаб, или даже вовсе угас; вам двоим теперь было гораздо интереснее смотреть в глаза друг другу,
(лопотали крылышками, перемигивались усиками)
чем говорить. Приближалась ночь. Единственный официант убирал посуду с пустых столиков и выразительно на тебя поглядывал. Ты же думала только об одном – как бы повежливее пригласить парня к себе домой.
Его рука спокойно лежала на столе, лишь безымянный палец чуть подрагивал, и вдруг ты заметила тонкое кольцо, тускло блестевшее в сумраке. Чёрт возьми, – подумалось тебе. – А впрочем, это неудивительно и
(похоже на то, наверно)
ни капельки не огорчает.
– Ну, мне пора, – смущённо произнёс молодой человек и встал. Казалось, алкоголь из него уже выветрился.
– Как тебя зовут? – с улыбкой спросила ты.
– Илиас.
– Спасибо за вечер, Илиас. Не забуду до конца жизни.
Ты надеялась услышать что-то подобное в ответ, но Илиас лишь кивнул и ушёл, понурившись
Придя домой, ты забралась в шкаф и никогда больше оттуда не выбиралась.
+++
Продолжение будет
0 коммент.:
Отправить комментарий