Понедельник.
Нарос на небе серый мох,
чернеет струйка горизонта,
а запах города неплох:
табак, весна, вино, ризотто.
Остатки дрёмы над рекой
рисуют глупые мороки.
Унылый грум и грустный конь
бредут куда-то вдоль дороги.
Нелепых слов не перечесть,
пробита матрица эфира.
Поэт хватается за крест
и коньяком латает дыры,
потом откусывает хвост
у маринованной миноги.
Поэт прострелен, но не прост,
и у него свои дороги.
Сегодня город держит банк.
Сдавая судьбы, он резвится:
кому метнёт пойти в кабак,
кому – стать притчей во языцех,
а мне – потягивать печаль,
да разговаривать о Боге,
и ничего,
кроме начал,
и ничего,
кроме дороги.
Вторник. Хота
Луч отлетает от мраморных плит,
Светом подсолнечный купол налит,
Как персик терпким соком.
Крутится лестница и небеса,
Вьётся угрём исступлённый пассаж,
И дрозд поёт высоко.
Бьют каблуки, каблуки, каблуки!
Яростью блещут глазные белки,
Зрачки рыжеют ржаво...
Вечером — душный отравленный сад,
Зацеловать, истерзать, искусать,
Сплести тела и жала.
Сердце стынет и стенает, но стучит,
Ветер с моря солон, но медоточив,
Плачется легко, но плакать нет причин?
Солнце валится за шаткий горизонт,
Воздух криками тревожных птиц пронзён,
Тени гашишин по лестнице ползёт...
Прочь! Убирайтесь, печали и страх,
Жизнь обострённа, быстра и пестра,
И к чёрту слёзы, к чёрту!
Вечер подкрался, и сад ядовит,
Осатанело желаю любви
Под небом чёрным-чёрным.
Среда. Глупости
А в жизни — тихие отрезочки,
просвет в межпаззловой щели:
когда «благодарю» и «не за что»,
когда прогулки в роще лип,
когда играет тихо музычка,
даёт, смеясь, кредиты банк,
и вертятся на шторах рюшечки,
и сладко курится табак.
Вчера мы засиделись до шести,
душой не-девичьей рискнув,
шептали шустренькие пошлости,
и целовались через «фу».
Приснились милые кошмарики:
маньяк в пустующем метро.
Такой вот глупенький и маленький,
приятно сплющенный мирок.
***
Летели молодые суффиксы
куда-то, может быть, на юг.
Стул отвернулся, стол насупился,
а я себя не узнаю.
Четверг. Страх
Гефсиманский сад мой
— наоборот
купол из целлофана
наполненный
масляной
чернотой,
белые флагштоки
мёртвых
как пластик
деревьев,
по сухой,
даже слишком сухой,
земле
листки, лоскутки, обрывки, обноски,
будто
мысли
по одеревеневшей душе
чаша с прогорклой водой.
выливаю — земля суха
пью — не уходит жажда
минуту спустя
снова полна
Гефсиманский сад мой
навыверт
здесь плачутся
гордые
непрощённые
яростные
им не предложено
на крест
на дыбу
на виселицу
что горше чаши смерти?
только
чаша
жизни
выливаю — земля суха
пью — не уходит жажда
минуту спустя
снова полна
Гефсиманский сад мой
навечно
воздух такой упругий
ни шёпота
ни всхлипа
ни даже от шагов эха
Пятница. Куплеты
На площади у вокзала
Она «не люблю» сказала,
И фляжку откупорив с виски,
Легонько смочила виски,
Смахнула украдкой слёзки,
Впорхнула в вокзальный замок,
Небось, Клеопатра иль Тоска,
Небось, королева тоски.
… платье из белого ситца,
а внутри — жестокая мельница,
обливается кровью сердце,
сколько мне метаться, маяться?..
Билет купила проворно,
Кафе, переход, платформа,
Исписаны стены мелом,
И дворник метет помелом
Курила с вором на пару,
К посадке призвали на форте,
И свистнув горячечным паром,
Отчалил ветхий паром.
… пишет в набитой крестовиками келейке,
стены без окон, светит себе нимбом,
я над своим крестом, над твоим колоколом
пролечу, а потом только небо и небо…
Суббота. Диалог
«– шестое слева, на нижней полке
храпит и падает каждый час»
«– и бьётся снова, всегда в осколки,
и воскресает, унюхав квас.»
«– и смотрит хмуро на нас и шторы,
но держит по ветру острый нос,
а в окна бьётся летящий город,
а в мыслях бьётся скупой прогноз
на двадцать пять из ближайших суток,
на тридцать девять в морском поту,
как будто живы, любовь как будто…
но день насмарку, под хвост коту.»
«– поставлен конь и стучит копытом,
пускай Алиса чуть вне игры.
пойдём причешем, оно умыто
и снова цело на все миры.
на двадцать пять же ближайших суток
забиться в зеркало, на чердак,
прогнать Сократа и проституток,
глядеть с улыбкой на чемодан…»
«– зеркал не видно, а лет несчастных
по семь уж пара, а то и больше.
Алиса спит. у виновой масти
виновных нет. пострадавших – тоже.
всё так, формальность. на нижней полке
шестое чувство, восьмое чудо.
наш конь замялся. и дыбом холка.
скачи, коль хочешь. а я не буду.»
«– я буду прятаться, распрягаться,
неважно – пара, и даже тройка,
гляди – шестое и гроздь акаций:
клеймо виновой не так уж стойко,
ведь мы и шторы всегда волнисты,
и срезы комнат обходим слева.
а может, кофе, а может, Винстон,
а может, смеха, а может, гнева?»
«– а может старых Алис богатых
когда противно, но очень нужно?
а может выпить тебя и яду,
а то уж слишком смешно и душно?
на шесть персон накрываю небо,
шестое слева на нижней полке,
а в окнах город так жаждет хлеба
и лучше с квасом. но всё без толку.»
вдвоём не видно всех тех снаружи
и еле слышно внутри оазис,
а конь у входа. и звёзды в лужах
дрожат от страха, увязши в грязи.
Воскресенье. Нервничать
Бог через просвет лучом прицелился,
Стриженый холм, как голова смертника,
+ 16, холоден нынче Цельсий,
Море пенится, нервничает,
меркнет.
Сядут рядком на берегу грешники,
Вялые, грустные, глупые, не ожидающие.
Небо оденется в розовый как черешня,
Море уйдёт, нервничая,
дальше.
Из отлива выплывут рябью образы,
Встанут отступники, острым лучом пронзаемые.
Ты подойдёшь — спотыкаясь, сутулясь, горбясь.
Руки твои, нервничая,
облобызаю.
Нарос на небе серый мох,
чернеет струйка горизонта,
а запах города неплох:
табак, весна, вино, ризотто.
Остатки дрёмы над рекой
рисуют глупые мороки.
Унылый грум и грустный конь
бредут куда-то вдоль дороги.
Нелепых слов не перечесть,
пробита матрица эфира.
Поэт хватается за крест
и коньяком латает дыры,
потом откусывает хвост
у маринованной миноги.
Поэт прострелен, но не прост,
и у него свои дороги.
Сегодня город держит банк.
Сдавая судьбы, он резвится:
кому метнёт пойти в кабак,
кому – стать притчей во языцех,
а мне – потягивать печаль,
да разговаривать о Боге,
и ничего,
кроме начал,
и ничего,
кроме дороги.
Вторник. Хота
Луч отлетает от мраморных плит,
Светом подсолнечный купол налит,
Как персик терпким соком.
Крутится лестница и небеса,
Вьётся угрём исступлённый пассаж,
И дрозд поёт высоко.
Бьют каблуки, каблуки, каблуки!
Яростью блещут глазные белки,
Зрачки рыжеют ржаво...
Вечером — душный отравленный сад,
Зацеловать, истерзать, искусать,
Сплести тела и жала.
Сердце стынет и стенает, но стучит,
Ветер с моря солон, но медоточив,
Плачется легко, но плакать нет причин?
Солнце валится за шаткий горизонт,
Воздух криками тревожных птиц пронзён,
Тени гашишин по лестнице ползёт...
Прочь! Убирайтесь, печали и страх,
Жизнь обострённа, быстра и пестра,
И к чёрту слёзы, к чёрту!
Вечер подкрался, и сад ядовит,
Осатанело желаю любви
Под небом чёрным-чёрным.
Среда. Глупости
А в жизни — тихие отрезочки,
просвет в межпаззловой щели:
когда «благодарю» и «не за что»,
когда прогулки в роще лип,
когда играет тихо музычка,
даёт, смеясь, кредиты банк,
и вертятся на шторах рюшечки,
и сладко курится табак.
Вчера мы засиделись до шести,
душой не-девичьей рискнув,
шептали шустренькие пошлости,
и целовались через «фу».
Приснились милые кошмарики:
маньяк в пустующем метро.
Такой вот глупенький и маленький,
приятно сплющенный мирок.
***
Летели молодые суффиксы
куда-то, может быть, на юг.
Стул отвернулся, стол насупился,
а я себя не узнаю.
Четверг. Страх
Гефсиманский сад мой
— наоборот
купол из целлофана
наполненный
масляной
чернотой,
белые флагштоки
мёртвых
как пластик
деревьев,
по сухой,
даже слишком сухой,
земле
листки, лоскутки, обрывки, обноски,
будто
мысли
по одеревеневшей душе
чаша с прогорклой водой.
выливаю — земля суха
пью — не уходит жажда
минуту спустя
снова полна
Гефсиманский сад мой
навыверт
здесь плачутся
гордые
непрощённые
яростные
им не предложено
на крест
на дыбу
на виселицу
что горше чаши смерти?
только
чаша
жизни
выливаю — земля суха
пью — не уходит жажда
минуту спустя
снова полна
Гефсиманский сад мой
навечно
воздух такой упругий
ни шёпота
ни всхлипа
ни даже от шагов эха
Пятница. Куплеты
На площади у вокзала
Она «не люблю» сказала,
И фляжку откупорив с виски,
Легонько смочила виски,
Смахнула украдкой слёзки,
Впорхнула в вокзальный замок,
Небось, Клеопатра иль Тоска,
Небось, королева тоски.
… платье из белого ситца,
а внутри — жестокая мельница,
обливается кровью сердце,
сколько мне метаться, маяться?..
Билет купила проворно,
Кафе, переход, платформа,
Исписаны стены мелом,
И дворник метет помелом
Курила с вором на пару,
К посадке призвали на форте,
И свистнув горячечным паром,
Отчалил ветхий паром.
… пишет в набитой крестовиками келейке,
стены без окон, светит себе нимбом,
я над своим крестом, над твоим колоколом
пролечу, а потом только небо и небо…
Суббота. Диалог
«– шестое слева, на нижней полке
храпит и падает каждый час»
«– и бьётся снова, всегда в осколки,
и воскресает, унюхав квас.»
«– и смотрит хмуро на нас и шторы,
но держит по ветру острый нос,
а в окна бьётся летящий город,
а в мыслях бьётся скупой прогноз
на двадцать пять из ближайших суток,
на тридцать девять в морском поту,
как будто живы, любовь как будто…
но день насмарку, под хвост коту.»
«– поставлен конь и стучит копытом,
пускай Алиса чуть вне игры.
пойдём причешем, оно умыто
и снова цело на все миры.
на двадцать пять же ближайших суток
забиться в зеркало, на чердак,
прогнать Сократа и проституток,
глядеть с улыбкой на чемодан…»
«– зеркал не видно, а лет несчастных
по семь уж пара, а то и больше.
Алиса спит. у виновой масти
виновных нет. пострадавших – тоже.
всё так, формальность. на нижней полке
шестое чувство, восьмое чудо.
наш конь замялся. и дыбом холка.
скачи, коль хочешь. а я не буду.»
«– я буду прятаться, распрягаться,
неважно – пара, и даже тройка,
гляди – шестое и гроздь акаций:
клеймо виновой не так уж стойко,
ведь мы и шторы всегда волнисты,
и срезы комнат обходим слева.
а может, кофе, а может, Винстон,
а может, смеха, а может, гнева?»
«– а может старых Алис богатых
когда противно, но очень нужно?
а может выпить тебя и яду,
а то уж слишком смешно и душно?
на шесть персон накрываю небо,
шестое слева на нижней полке,
а в окнах город так жаждет хлеба
и лучше с квасом. но всё без толку.»
вдвоём не видно всех тех снаружи
и еле слышно внутри оазис,
а конь у входа. и звёзды в лужах
дрожат от страха, увязши в грязи.
Воскресенье. Нервничать
Бог через просвет лучом прицелился,
Стриженый холм, как голова смертника,
+ 16, холоден нынче Цельсий,
Море пенится, нервничает,
меркнет.
Сядут рядком на берегу грешники,
Вялые, грустные, глупые, не ожидающие.
Небо оденется в розовый как черешня,
Море уйдёт, нервничая,
дальше.
Из отлива выплывут рябью образы,
Встанут отступники, острым лучом пронзаемые.
Ты подойдёшь — спотыкаясь, сутулясь, горбясь.
Руки твои, нервничая,
облобызаю.
0 коммент.:
Отправить комментарий