Попробуй и останься

Пусти меня, пускай не сможешь, пусть...

Но я молю, попробуй. И останься.

1.

На обочине лежали, обнявшись, две кошки – чёрная и рыжая. Видимо, смерть настигла их недавно, отсутствие жизни выдавала только некоторая неестественность поз; впрочем, ни одна кошка, покуда жива, не будет спокойно лежать под дождём. Трава вокруг имела такой вид, будто кошки упали в неё с небес – не было заметно никаких примятостей, длинные, ещё сохранившие свежесть стрельчатые листья осоки уверенно тянулись вверх, блестя под светом бледного фонаря холодным жемчужным блеском. В густой темноте октябрьского вечера листья окрашивались в невиданный по насыщенности зелёный цвет, который совершенно поглощал рыжину шерсти одной из кошек равно как и свет фонаря, и так не очень-то яркий. Чёрная кошка выглядела рваным провалом в земле, и чтоб увидеть в ней нечто, бывшее когда-то животным, приходилось сильно напрячь зрение. Да и воображение.

Бледные фонари располагались с обеих сторон шоссе, по которому я только что ехал в такси; все светились так же слабо, их шеи жалобно изгибались наподобие жирафьих. В какую сторону ни посмотри, не увидишь конца этому шоссе; вдали свет сливался в бесформенное грязно-серое пятно, и ничего более не существовало – только это пятно да низкое иссиня-чёрное небо, сыпавшее мелкой, легче воздуха, моросью.

– Молодой человек, – раздался голос за моей спиной. – Мне бы ехать надо. Район-то нехороший этот, а ведь поздно уже.

Я повернулся к такси, которое ещё не успел отпустить.

– Чем же так плох этот район? Лет десять назад он ничем не отличался от других районов.

Таксист внимательно посмотрел на меня, прищурив потерявшие цвет в электрическом свете глаза, нехорошо ухмыльнулся, потом опустил взгляд и принялся рассматривать свои грязноватые ногти, крупные и широкие, смахивающие на лопаты.

– Знаете, за десять-то лет много чего может измениться, – произнёс он себе под нос, потом резко и коротко глянул на меня и, добавив в голос неприятной интимности, продолжил, – я-то не очень знаю, но люди говорят… Всякое говорят.

Я решил его оборвать и грубо сказал:

– Что бы они не говорили, мне плевать.

Однако таксист решил выложить всё до конца, как будто я был ложно осуждённый, а он – судья, умывающий руки:

– Нехорошее это местечко. Будьте осторожны и берегитесь здешних…– он усмехнулся как старый сутенёр, – здешних женщин.

– А что с ними? Думаете, я не смогу со шлюхой справиться?

– Ох, да нет. Они не шлюхи. Они тут, знаете, такие. Непростые. Уж как вцепятся, – он комично выставил руки вперёд, растопырив пальцы наподобие когтей, – так ни за что не отпустят. Тем более, что вы – приезжий.

– Я родился здесь.

– Ещё того не легче! – многозначительно прошептал он, пристально глядя мне в глаза.

– Хорошо, я приму во внимание ваше любезное предупреждение. Огромное вам спасибо, соблаговолите получить ваши сто пятьдесят рублей, – я пытался говорить как можно более язвительно, но он не заметил (или не пожелал заметить) издёвки. Лицо его стало опять обыденно скучным и будто пыльным, как бывает у людей, посвятивших машине всю жизнь.

– Удачи, – произнёс он столь же скучным, как и лицо, голосом. Дверь захлопнулась. Машина с хрипом тронулась с места и медленно поехала.

Я закурил, а дождь пытался промочить насквозь мою сигарету. Вкус подмокшего табака отвратителен, как вся грязь этого города; медленно сжигая его, я очищаю город и будто очищаюсь сам. Поэтому дождь - прекрасен. Дождь, когда ты одиноко идёшь по улице, а мелкие капли летят прямо в лицо, и от этого не испытываешь ничего, кроме щемящего чувства неопределённой надежды. Когда на улице можно встретить кого-то необычного, кто точно так же, как ты, будет идти, задирая голову высоко в небо; кого-то, кто будто вырос из упавших на землю мёртвых листьев; кого-то… Дождь всё-таки затушил мою сигарету, и мне пришлось её выбросить. После утомительной поездки и глупого разговора с таксистом я чувствовал себя раздражённым и усталым. Быстрее домой.

Улица, ведущая к дому, отходила от шоссе длинным глухим рукавом, похожим на ответвляющуюся от основного кишечного тракта бесполезную слепую кишку. Фонари на ней так и не появились, она была столь же темна, как и тем, удивительно напоминающим этот, октябрьским вечером, когда я бежал из города, а мне на пятки наступала неспокойная совесть. Справа от меня тянулся разваливающийся деревянный забор, за которым виднелась унылая двухэтажная коробка здания, где располагалась районная школа. Вдоль забора росли тонкие кривые берёзы, и я с интересом рассматривал их, силясь узнать ту, что посадил в возрасте тринадцати лет по заданию учителя биологии. Впрочем, узнать её не было никакой возможности, уж слишком они были похожи друг на друга в своей рахитичной убогости. Слева располагались всякие "учреждения". Я миновал котельную, низенькое сооружение, увенчанное как тиарой, огромной ржавой трубой, постоянно исторгающей из себя мутный дым; молочный магазин, над крыльцом которого болталась негодная электрическая лампочка; ларёк, где продавалась дешёвая бытовая химия (основной доход хозяин ларька получал от продажи какого-то моющего средства на спирту) А вот и пункт приёма стеклопосуды. Осталось только свернуть в гадкий тёмный проулок за ним – и я на месте.

Господи! Дорого бы я дал, чтоб больше никогда сюда не возвращаться.

***

Дом был бледно-сер, что очень удивило меня. Раньше он выступал из осеннего мрака только парой светящихся окошек да чёрными углами, которые стирали всякое ощущение нормального пространства. Наверное, домоуправление всё-таки добилось установки фонаря. Ну и хорошо. Правда, фонарь выглядел не многим лучше тех, что я наблюдал на шоссе, но дрянное освещение предпочтительнее, чем всякое отсутствие света. Квадратный двор перед домом покрывала лохматая травяная поросль. Из поросли, как и прежде, торчали кривые железные прутья, последнее напоминание о располагавшемся здесь некогда гаражном кооперативе. Выглядела эта полянка так, будто в чью-то седую голову заколотили несколько ржавых кривых гвоздей. Подъезды старого дома алчно открывали чёрные пасти. Странно, что в них не видно сигаретных огоньков. Куда девалась вся районная шпана? Неужели с тех пор, как я уехал, повадки местных молодых людей настолько изменились? Впрочем, за десять лет многое могло измениться.

Подул тихий мокрый ветер, а я вдруг снова вспомнил о котах, и мне стало откровенно не по себе. Как ни крути, они выглядели нелепо до невозможности. Бездомных кошек всегда было пруд пруди, но всё же редко случалось, что какая-нибудь из них попадала под колёса автомобиля. А тут целых две, да ещё так странно уложены. Хм, бывают же нелепые фантазии у тех, кто носится по ночным дорогам и сбивает кошек, улыбнулся я про себя. Правда, даже внутренняя улыбка получилась какой-то не очень уверенной. Я понял, что уже минуты три пялюсь на седую поляну, одной рукой вцепившись в сумку, а другой схватившись за пачку сигарет в кармане пальто. Нечто безнадёжно унылое было в этой поляне, и это нечто мешало мне достать очередную сигарету, навевая на всё моё тело неприятное оцепенение. Превозмогая себя, я вытащил пачку из кармана и попытался открыть её замёрзшими пальцами. Мокрая пачка выскользнула из рук и упала на тускло блестевший асфальт. Шёпотом чертыхнувшись, я нагнулся за ней, и тогда съехала с плеча сумка. Меня вновь охватила злость, оцепенение прошло, я громко выругался, поднял пачку из лужи, поправил сумку, вытащил зубами сигарету, прикурил и уже совсем собрался идти дальше, как вдруг заметил, что по седой поляне нечто движется. «Не надо туда смотреть» – шепнул опасливый голос внутри, но желание или необходимость смотреть были сильнее, чем мой внутренний советчик. Я стал приглядываться и обомлел.

По поляне, там, где трава была более короткой и редкой, чинно, как супружеская пара на главной улице в воскресенье, прогуливались две крупных кошки. Головы их были повёрнуты ко мне, а глаза сияли так ярко, что я без труда мог определить, в какую сторону направлен их взгляд. Казалось, моя персона вызвала у кошек определённый интерес, поскольку в какой-то миг они вдруг замерли на месте, продолжая меня разглядывать. Их туловища немного раскачивались из стороны в сторону, как будто они сомневаются – продолжать ли двигаться в изначально выбранном направлении или изменить его и подойти ко мне. На секунду мне показалось, что они предпочтут второе; надо бы достать из сумки нож, чтоб не подпустить их. Однако вместо этого я просто зажмурился; такое решение пришло как будто совершенно независимо от меня, от моих желаний и сердца, сильно-сильно забившегося вдруг в груди. Вместе с тем на грани сознания заплясала какая-то отчаянная и весёленькая мысль, но я отгонял её от себя как мог, сосредоточившись на дыхании, пытаясь дышать глубоко и ровно. Крепко сжимая веки и прислушиваясь к шелесту дождя, я простоял неподвижно в течение минуты или двух, а потом резко распахнул глаза.

Кошки исчезли. Не более чем галлюцинация! Слишком нервный день сегодня, слишком нервный день будет завтра, сейчас я дойду до дома и спокойно выпью джина, просплюсь, а утром буду уже вполне акклиматизирован, и наплевать, что трава на поляне шевелится, это просто ветер, и никакие загадочные животные не гуляют здесь в бледном свете фонаря…

Наплевать. Потому что уже с того момента, когда вагон скорого поезда выплюнул меня на платформу городского вокзала, я был готов ко всему.

Нечто похожее