Эта статья изначально не задумывалась самостоятельной. Предполагалось, что о функциях образа я напишу там же, где и об особенностях, но предыдущий параграф (да и этот) так разросся, что пришлось разбивать единый текст на два отдельных.
Ныне мало кто задаётся вопросом о смысле человеческого существования. Религии и философии дали массу ответов. Каждый волен выбирать ответ себе по вкусу и не изобретать заново собак-пересобак. Впрочем, большинство и не нуждается ни в каком выборе. Богослов, философ, писатель предполагают в индивидууме расширенный функционал – к примеру, обязанности по улучшению окружающего мира, самосовершенствованию, спасению души, прочая и прочая. Однако на деле получается так, что в современности любой индивидуум представлен, в сущности, только одной функцией – коммуникативной (есть ещё, конечно, производство и потребление различных материальных ценностей, но это, фигурально выражаясь, сервис, всего лишь обслуживание тела). Индивидуум общается с утра до ночи: дома, в маршрутке, на работе, читая газету, читая детективный роман, пялясь в телевизор, пялясь в компьютер, в асечке, в уютном бложике, на литературном сайте, кропая статейки, кропая отзывы, кропая стишки. Спасать мир некогда или не получается: всё время уходит на отладку связи.
В таком же положении находится и художественный образ. Подавляющее большинство авторов считает, что основная функция образа – это коммуникация. По их убеждению, образ должен нечто передавать читателям, и они всеми силами стараются оформить текст соответственно своей вере. Часто такие messages не лучше асечного спама. За примерами обратимся к моему любимому источнику.
«Бранитесь и ругайтесь,
И разводите грязь вокруг.
В крови чужой в пылу купайтесь,
Откройте свой враждебный круг.
Зачем нам чистота в страницах?
Зачем красивые слова,
Если не видим в чужих лицах
Часть похвалы в свои уста?»
Это пример так называемой гражданской лирики, которая использует коммуникативный потенциал художественного образа для передачи «идеи». Плюс подобного вида связи с читателем в простоте: даже откровенно убогий (отвратительные рифмы, ошибки в размере, поразительное косноязычие и бессмысленные словосочетания) текст, приведённый выше, обрисовывает чёткий образ (ужасный, ужасный мир), посылающий ясное сообщение (давайте же сделаем его чуть менее кошмарным!). Однако, простота, помнится, хуже воровства. Как правило, гражданская лирика даже у хороших поэтов выглядит на редкость топорно. Почему? Ответ весьма прост: фразы вроде «El pueblo unido jamás será vencido» имеют слишком большой вес в смысле формы – настолько, что смещают центр тяжести на себя. Ради эксперимента можно поставить рядом известный коллаж Уорхолла и фото с обнажённой Мерилин Монро – куда невольно будет падать взгляд? Или можно переслушать 4-ю симфонию Чайковского. 95% выпускников консерватории (sic!), включая автора, ни черта оттуда не узнают, кроме темы «Во поле берёзка стояла».
Знаковые песни, призывы и плакаты разваливаются в произведении с истинно хозяйской небрежностью. Вернее, с наглостью оккупанта: хозяин, какой бы он ни был, никогда не станет бросать окурки на новый ковёр или ссать в цветочные горшки. Агитационный материал неразрывно связан с действительностью. Художественный образ преобразует действительность. Двум действительностям не место на одном пространстве (они не помещаются в нём), и логичнее в художественном тексте предоставить место художественной действительности.
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя...
И Музе я сказал: "Гляди!
Сестра твоя родная!"
Этот текст известен именно в качестве агитки. Однако если не вспоминать о политических взглядах Николая Алексеевича, создаётся совсем другое впечатление. Стихотворение никак не демонстрирует бедственного положения рабочего класса, не высказывает сочувствия народу. Какое, к дьяволу, сочувствие, если стих передаёт очевидный восторг? Ясно, что в женщину, мастерски зарисованную поэтом, невозможно не влюбиться, равно как и в её сестру. Она молода, красива, конечно же, горда, как дьявол или Чайлд Роланд, вдохновляет на подвиги – настоящая романтическая героиня. А что остаётся действительной действительности? Какую-то бабу хлещут на площади, но никакой новости для поэта тут нет: достаточно прислушаться к бытовой интонации текста, чтоб это услышать. С чего бы тут событие? Во-первых, каждый день хлещут кого-то. Во-вторых – может быть, она чайник украла у купца? Даже если Николай Алексеевич наблюдал сцену на Сенной, он наблюдал её именно как поэт. Он не видел крестьянку, которая, возможно, была старая и вопила, он узрел свою гордую и свободолюбивую музу. Действительность переродилась в художественную, а агит-тенденция послана в известном направлении. Единственное, что хоть как-то привязано к политическим взглядам поэта – это типы образов.
Кстати, интересно: откуда Николай Алексеевич взял такую музу? Учитывая пристрастие поэта к праздному образу жизни, денежкам и картишкам, стоило бы предположить, что его муза, скорее, салонная блядь. Волевая и свободолюбивая вдохновительница, описанная в стихотворении, должна бы была надев кожаное бельё сама – и не только на Сенной! – лупить Николая Алексеевича кнутом почём зря. Как знать? Может, так дела и обстояли, и бедный стихотворец всю жизнь мучался. Видимо, муз не выбирают.
С действительностью вообще шутки плохи. Без преобразования реальности текст превращается либо в пошлость, либо никак не заканчивается. Второму свидетель Марсель Пруст, написавший семь томов хрен пойми о чём (и то нельзя сказать, что при своей скрупулёзности, он сумел запечатлеть действительную действительность); также можно найти новеллу Хорхе Луиса нашего Борхеса, главный герой которой – писатель, который за 20 лет упорного труда навалял огромную гору авторских листов, описывая один-единственный кирпич. Первое же превосходно иллюстрируют сетевые поэты, одержимые идеей писать «по-простому» и «как в жизни»:
«Мгла ночная отступила,
Солнца луч залез в окно.
Я, напротив, слез с красотки,
«Поиграв в двадцать одно».
Вышел в кухню, выпил водки.
Закурил, стянул жилет,
Предвкушая разговоры,
Ласку, нежность и минет.»
Автор не замечает, что в поисках простоты он потерял художественность. Подобная подача образов годится для байки, рассказанной в бане за кружкой пива. Это второй вид злоупотребления коммуникативной функцией: пытаясь рассказать «реальную» историю, творец скатывается до уровня завалинки. На завалинке действительно интересен факт, что автор рассчитывал на оральный секс. В стихах привлекают внимание совершенно другие вещи: ярко нарисованный образ и возникающая вокруг него иная реальность. Например:
Не возьму я в толк...
Не придумаю...
Отчего же так –
Не возьму я в толк?
Ох, в несчастный день,
В бесталанный час,
Без сорочки я
Родился на свет.
У меня ль плечо –
Шире дедова,
Грудь высокая –
Моей матушки.
На лице моем
Кровь отцовская
В молоке зажгла
Зорю красную.
Кудри черные
Лежат скобкою;
Что работаю –
Все мне спорится!
Да в несчастный день,
В бесталанный час,
Без сорочки я
Родился на свет!
Прошлой осенью
Я за Грунюшку,
Дочку старосты,
Долго сватался;
А он, старый хрен,
Заупрямился!
За кого же он
Выдаст Грунюшку?
Не возьму я в толк,
Не придумаю...
Я ль за тем гонюсь,
Что отец ее
Богачом слывет?
Пускай дом его -
Чаша полная!
Я ее хочу,
Я по ней крушусь:
Лицо белое –
Заря алая,
Щеки полные,
Глаза темные
Свели молодца
С ума-разума...
Ах, вчера по мне
Ты так плакала;
Наотрез старик
Отказал вчера...
Ох, не свыкнуться
С этой горестью...
Казалось бы, «как в жизни»? Авотх... а вот и нет. Поэт обыгрывает один из типично романтических сюжетов, заимствуя саженец у немцев и прививая его на русской почве – то есть текст уже обладает некоторой условностью. Далее он создаёт несколько ярких образов (Груня, её старый хрен отец и, собственно, молодец-косарь), тщательно прописывая каждый из них. В результате получается яркая картинка, полная движения и конфликта, чего и должен добиваться, в сущности, каждый автор в своём творчестве.
***
Третьим, и наверное, самым распространённым видом форсирования коммуникационной функции является любовная лирика. Написанные путём использования этого вида извращения messages (в прямом смысле: многие пишутся в процессе sms-переписки) оформлены, как правило, просто чудовищно, а их содержание тоскливо до тошноты:
«Вкривь исписанной тетради
Мне не хватит для тебя,
Губ, искусанных до крови,
Как душа моя мала!
Говорила б бесконечно,
Рассыпала бы слова,
Беспредельно, безгранично –
Славословила б тебя.»
Давно замечено, что влюблённый туп, как пень. Но всем влюблённым мира следует хорошенько вдолбить себе в голову простую вещь: ваше чувство интересно только объекту приложения чувства – и то, как максимум. Если после вашего стиха вы получите от объекта то, что хотите – я испытаю за вас сдержанную радость (как однажды сказал Массне одному из учеников – хорошая песенка, иди сыграй своей подружке). Но читатель на вас плевать хотел. Потому что ему нужно от подобного рода текстов либо нетривиальное описание объекта, либо нетривиальное описание чувства. То есть, художественный образ.
Вообще, читатель – жестокая дрянь. Он триста раз слышал, как признаются в любви другие, несколько раз слышал, как признавались ему, пару раз признавался сам. Поэтому он на редкость холодно относится к очередным корявым признаниям. Он не затем открыл текст, чтоб почерпнуть информацию вроде «Вася + Маша = Любовь». Он пришёл за виртуальной реальностью. Хороший поэт предоставляет читателю такую реальность:
Я вас люблю, – хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам...
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, – я зеваю;
При вас мне грустно, – я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Может, Александр Сергеевич и писал это очередной бабе, но ценно в тексте совсем не описание очередной бабы (которого, кстати, и нет), а образ мужчины в годах (по меркам тогдашнего салона), страдающего от своего дурацкого чувства (между прочим, возникает прямая ассоциация с Love's labours lost Шекспира, что добавляет, опять таки, условности). То есть, нам совершенно неинтересна Алина. Нам интересен Александр Сергеевич, вернее, его лирический герой.
В свете выше сказанного стоит задуматься: может быть, использование коммуникативной функции образа в качестве главной в принципе вредно для него?
***
Во всех процитированных примерах хорошей поэзии потенция message проявляется постольку, поскольку. Основой творчества блестящих поэтов всегда являлась креативная функция, то есть, повторюсь, создание живого образа, существующего в иной реальности. Я – экзистенциалист. Поэтому полагаю, что предназначением любого живого существа является возможность и обязанность «быть». В силу того, что поэт создаёт новую действительность, он должен рисовать образы, которые смогут в ней существовать.
Не стоит гнаться за модными идеями, равно как не стоит им противостоять. Всегда есть возможность отвернуться от стремительно мчащегося мимо поезда. Отвернуться и пойти в неведомый лес, который в тысячу раз интереснее осточертевшего общего вагона.
2 коммент.:
хороший какой бложег.
и к статье не придраться, все так, как есть.
(я почему-то ржала как конь на весь офис на слове "в асечке" )))
"мастерски зарисованную поэтом" - смущат чё-то фраза...
Отправить комментарий