Даше
Счётчик
тикал. Андрей смотрел на него расслабленно
и не без какого-то извращённого
удовольствия. Времени всего два дня:
для этого спокойного тёплого неба, для
прогуливающихся по двору котят, страшно
худых, но весьма игривых, пушистой
травки, что успела нарасти за месяцы
перемирия. Издалека неслись радостные
крики: оставшиеся в живых смуглые и
обветренные дети города Южного играли
в футбол. Поразительно, как люди научились
забывать о времени, подумал Андрей.
Всего лишь 39 часов, и снова полетят
ракеты, снова небо рассекут безжалостные
истребители, снова посёлки наполнят
безногие, безрукие, безглазые офицеры,
которые будут отбирать у женщин, чьи
глаза горят ненавистью, их худеньких,
бледных и забавно серьёзных сыновей.
Эти офицеры, высланные в тыл по причине
увечья, даже не обещают теперь, что
кто-то из мальчиков вернётся. Но люди
научились; и последние двое суток
предпочитают потратить на жизнь,
(как-будто-нет-войны)
а
не на праздные размышления о жизни.
Андрей
неловко заворочался в гамаке, и ножны
офицерского кортика чувствительно
надавили ему на бедро. Кортик! Смешно и
подумать. Нынче мы не носим с собой даже
пистолеты, потому что это бессмысленно.
Мы таимся в наглухо запечатанных
бункерах, как какая-нибудь Эльшбета
Батори. Мы сидим в подземелье, как
вампиры, никогда не выходим на поле, а
карьеру делает тот, кто в детстве лучше
играл в стратегические компьютерные
игры. Годы, проведённые в училище –
изнуряющая общая физическая подготовка,
занятия самбо, показательные бои,
жестокие и даже кровавые – оказались
потраченными зря. Выносливость и сила
совершенно не нужны в реалиях этой
войны. Долго живёт тот, у кого нет
клаустрофобии. Офицеры с клаустрофобией
идут в поле и не возвращаются. Никогда.
А те, кто у власти, прекрасно ситуацию
осознают, но всё равно на кой-то чёрт
выдают нам эти красивые и абсолютно
бесполезные кортики. Может быть, чтоб
успеть зарезаться, возникни такая
необходимость? Очень может быть. Даже
известны прецеденты.
Счётчик
мерно тикал. 38 часов 20 минут, 38 часов 12
минут, 37 часов 59 минут. На Андрея навалилось
тяжёлое дремотное оцепенение. В видениях
мешались картины войны и старых ужастиков.
Выжженное поле, покрытое ядовитыми
оранжевыми лужами, на котором сражаются
армии нежити и орков. Яростное небо
такого цвета, будто какой-то безумный
художник в припадке отчаянья и неверия
в собственные силы размалевал его чистым
индиго, потратив на эту часть холста
несколько тюбиков краски. А под землёй
– штаб вампиров. Они орут в рации, что-то
рисуют на чувствительном к прикосновению
компьютерном экране, пьют из дымящихся
кружек, а в углу валяются дрожащие
пленники – обед. Но обеда, возможно, не
будет, потому что сегодняшняя бойня
складывается не в пользу затаившихся
в бункере. Андрей отчётливо осознаёт
бедственное положение, глядя на экран:
неубывающая масса красных точек и жалкая
горстка синих… Вдруг из-за массивной
двери, которая отделяет комнату от
лестницы, доносится стук приближающихся
шагов. Андрей удивляется: дверь толщиной
в 15 сантиметров сделана из свинца,
никакой звук не может пробиться через
неё. Но тем не менее шаги всё приближаются,
и коллеги Андрея тоже теперь слышат.
Они больше не суетятся, достали оружие
и приготовились к бою. Надо быстрее
разворачиваться… Он выскочил из гамака
резко, как оса из паутины, и вырвал из
ножен своё короткое жало-кортик.
– А,
это ты...
Рита,
похоже, бежала домой радостная, но после
такой встречи немного испугалась. Тем
не менее, она торопливо встряхнулась,
и, чтоб рассеять возникшее напряжение
(Андрей очень ценил в ней способность
резво рассеивать напряжение), быстро
заговорила:
– Представляешь,
как забавно! Дашка из второго класса,
ну, странная такая, я тебе рассказывала,
вот, она сегодня попросила: «Малгалита
Ломановна, налисуйте мне единолога» –
Андрей знал Дашу (как и её родителей, от
которых остались только ошмётки после
взрыва бомбы) и не мог не рассмеяться –
так хорошо Рита изобразила девочку, от
манеры говорить до взгляда огромных
растерянных глаз.
– А
ещё объявился Миша из шестого. Я оказалась
права! Эти идиоты из школы просто не
сумели с ним совладать. Конечно, – голос
Риты стал язвительным, – орать и стучать
линейкой по рукам они хорошо умеют, а
кто этого не выносит – сразу у них
хулиган и будущий алкоголик. Так вот,
представляешь, он принёс целую пачку
рисунков. Некоторые просто замечательные!
– Он
просто в тебя втюрился, – ухмыльнулся
Андрей.
Рита
покраснела.
– Врать
не буду, лучшие работы – там, где он меня
нарисовал… Знаешь, я, наверное, попробую
его подготовить к училищу. Ну,
художественному. Пусть он втюрился,
только полезнее. Легче будет человека
из него сделать.
– Художественное
училище… Шестой класс… Ты же прекрасно
знаешь, что ничего не будет. Послезавтра
сюда явится полковник Розенфельд. За
рекрутами. – Андрей чувствовал себя
палачом, глядя на то, как радость Риты
тускнеет, но его бледное, даже зеленоватое,
лицо оставалось непроницаемым и холодным.
– Пусть он слепой, но найти годных к
службе ему помогут. Он и видел-то когда,
был жёсткий мужик, а теперь вообще как
скала. Он заберёт всех. И никто не
вернётся.
С
широко распахнутыми глазами Рита снова
стала напоминать Дашу, но сейчас это
уже не веселило.
– Ты
живёшь в мире, который сама придумала,
– продолжил Андрей уже более мягко, –
но твой мир хрупок, как мячик для
пинг-понга. Погляди на счётчик. Через
37 часов твоему миру придёт конец. Явится
мой и раздавит его. С хрустом. У него,
моего мира, на ногах сапоги на свинцовой
подош...
– ЗАТКНИСЬ!
– яростно крикнула Рита, и Андрей умолк.
Минута прошла в тишине, звенящей
кузнечиками и голосами мальчишек,
играющих в футбол. Небо блестело
ослепительной чистотой, ветерок трепал
кроны абрикосовых деревьев. Голубое
небо, ветерок, тишина… Идиллию разрушал
только мерно тикающий счётчик.
– Андрей…
Послушай, Андрей, – заговорила Рита, и
её голос дрожал, – послушай… Ты приехал,
мы встретились, мы любили друг друга…
Два месяца прошло. У меня… У меня
задержка. У меня ничего не происходило,
и нет никаких ощущений… ну, предварительных
ощущений. Чувствую, это будет сын. У нас
будет сын.
Больше,
чем свой идиотизм и неосторожность,
Андрей проклял только ощущение
ошеломляющей радости, на секунду
вспыхнувшей в нём. Но, несмотря на
сумятицу в душе, он сумел собраться, и
ответ его прозвучал жёстко и определённо:
– Нельзя.
Мы не можем. Мы просто не имеем права,
так поступать эгоистично и бесчеловечно.
Хотя бы даже по отношению ко мне. Если
бомба попадёт в дом, ты умрёшь, и я сойду
с ума от горя. А что со мной будет, если
вместе с тобой умрёт мой сын? Ты хочешь,
чтоб жалкий остаток жизни я ещё и мучился
от вины?
В
глазах Риты стояли слёзы. Она скорбно
прошептала:
– Ты
меня не любишь. Нисколечко… – и Андрей
вдруг пришёл в ярость.
– Не
люблю?! Я не люблю тебя?! – заорал он. –
А ради чего я воюю, по-твоему? Ради кого?
Зачем я вообще пошёл на эту грёбаную
войну? Я сижу в штабе и трясусь от страха
– ради тебя. Я убиваю и буду убивать –
ради тебя. Я готов убить миллионы ради
тебя!
Андрей
поглядел на Риту и испугался: слёз в её
глазах как не бывало, а лицо переполняли
ненависть и отвращение.
– Убить
миллионы, говоришь. Миллионы. Ах ты
сволочь. Ах ты мразь. Выблядок
розенфельдовский, – прошипела девушка,
резко развернулась и направилась к
дому.
Через
час он вошёл в комнату и увидел, что она
лежит на диване, уткнувшись лицом в
подушку. Стороннему могло показаться,
что она плачет, но Андрей успел хорошо
изучить свою невесту (ведь надо торопиться,
передышка ненадолго) и знал, что такая
поза означает кое-что похуже слёз.
Холодное, почти непробиваемое, презрение,
от которого до разрыва всего лишь полшага
– как тогда, когда он по пьяни лапал
какую-то сучку из «Мока-Лока», и Рита
ему врезала, да так, что он пролетел
метра два и сшиб стол с коктейлями.
Извиняться пришлось целую ночь и целый
день, сначала пьяным, а потом с похмелья,
всё время пребывая в страхе, что она
уйдёт,
(оставит-его-в-одиночестве)
и
этот страх был похуже страха в бункере…
Он подошёл к дивану, присел на корточки
и осторожно попытался развернуть Риту
к себе. Сначала она оставалась неподвижной,
но спустя некоторое время всё же оторвала
лицо от подушки. Взгляд её отдавал
пугающей пустотой и сухостью, странно
приправленной каким-то надменным
интересом. Андрея прошиб пот, по спине
поползли мурашки. В голове заметалась
мысль – бежать подальше и вернуться
попозже – а то и вовсе не возвращаться
– но он собрал остатки воли в кулак и
тихо, трепетно, с явной болью произнёс:
– Я
идиот. Верней, я был идиотом час назад.
Теперь по-другому. Теперь я чувствую…
Нет, я знаю, я понял. Вынашивай. Рожай.
Роди мне сына. И когда я вернусь… Если
я вернусь… – он сбился, мотнул головой,
потом как будто собрался с мыслями и
вновь посмотрел ей в глаза. – Рита. Я
даю честное слово. Ради тебя. Наш сын
никогда не будет воевать.
0 коммент.:
Отправить комментарий